История Петербурга в преданиях и легендах - Страница 157

157

Косвенным образом с армейскими порядками связаны и некоторые другие легенды. Например, в Петербурге поговаривали, что образцом для кирпичного цвета стен Петропавловской крепости послужил цвет шинели военного коменданта крепости.

Армейские порядки накладывали свой зловещий отпечаток на жизнь в стране и особенно в Петербурге. С основанием Третьего отделения появился институт так называемых филёров – агентов наружного наблюдения, известных в фольклоре по их знаменитому прозвищу «гороховое пальто». Впервые в литературе этот образ появился в пушкинской «Истории села Горюхина», где упоминается «сочинитель Б. в гороховом пальто». Под инициалом «Б.» Пушкин обозначил Фаддея Булгарина, известного своими связями с Третьим отделением. Через несколько десятилетий этому конкретному образу придал расширительное значение М.Е. Салтыков-Щедрин. В 1882 году в его «Современной идиллии» появляется «щёголь в гороховом пальто» – образ, снабженный авторским комментарием: «Гороховое пальто – род мундира, который, по слухам, был присвоен собирателям статистики». А собирателями статистики Салтыков-Щедрин называл агентов охранки, «собиравших сведения о порученных их наблюдениям лицах». Так литературный образ приобрел широкую известность и пошел гулять по всей необъятной Руси.

Значительное место в повседневной жизни старого Петербурга занимали городские караулы. Воинские караулы появились в Петербурге в самом начале XVIII века. Несение караульной службы было основным занятием гвардейских полков в мирное время. Караулы выставлялись в разных районах столицы, но в первую очередь на заставах, которых с расширением границ города становилось всё больше. Так, например, на Царскосельской дороге таких застав, или рогаток, было три: на склоне Пулковских высот, в районе современной площади Победы и у Московских ворот. На Шлиссельбургском тракте находилась Невская застава, на Петергофской дороге – Нарвская, у Поклонной горы – Выборгская, в Старой Деревне – Сестрорецкая, на Васильевском острове – Костыльковская и т. д. В гвардейской среде заставы в шутку делились на так называемые «Спячки», на которых во время дежурства можно было позволить себе вздремнуть с обеда и до вечера, и «Горячки», где офицеры даже ночью боялись снять сюртуки, столь напряжёнными и непредсказуемыми были дежурства.

События, которые происходили на заставах, на следующий день становились достоянием всего Петербурга, а ещё через какое-то время превращались в городские предания и легенды. П.А. Вяземский в «Старых записных книжках» рассказывает, как однажды городские проказники из так называемой «золотой молодёжи» сговорились, нарочно проезжая через заставы, записываться «самыми причудливыми и смешными именами и фамилиями». Понятно, это не могло понравиться городскому начальству. Было приказано задержать и доставить к коменданту первого же подозреваемого. Через несколько дней через заставу проезжал государственный контролёр в правительстве Александра I. Едва он начал произносить: «Балтазар Балтазарович Кампенгаузен», а это и в самом деле было его подлинным именем, отчеством и фамилией, как тут же был задержан и доставлен к коменданту Петербурга.

С караулами в Петербурге связан любопытный, если можно так выразиться, «кошачий», обычай. В первой четверти XIX века в городе проживал некий оригинал, который «имел особое пристрастие к кошкам». У него их было так много, что, зная об этом, многие обыватели считали обыкновением приносить ему всех новорождённых котят. Он их безоговорочно принимал и некоторое время держал у себя. Но кошек становилось всё больше, и тогда этот питерский оригинал придумал разносить своих питомцев по караулам, на все городские заставы и полицейские посты. Причём караульным он оставлял, как пишет М.И. Пыляев, «приданое: за кошку десять, за кота пять рублей». И впоследствии регулярно проверял, как живётся его питомцам у будочников. Обычай привился, став одной из городских традиций.

Как рассказывает Пыляев, присвоение генеральских чинов в Морском ведомстве происходило так туго, что этого чина могли достигнуть «люди весьма старые, а полного адмирала очень уж престарелые». Эти старики в память прежних заслуг числились при Адмиралтействе. Неудивительно, что смертность высших чинов в этом ведомстве была особенно высока. Как-то на похоронах одного адмирала Николай I спросил А.С. Меншикова, отчего у него так часто умирают члены совета. «О! Ваше величество, – отвечал известный остроумец, – они уже давно умерли, а сейчас их только хоронят».

Впрочем, смерть давно уже не вызывала мистического ужаса. В 1844 году умер великий баснописец И.А. Крылов. Умер от воспаления лёгких. Однако в народе родилась легенда, порождённая самим образом поэта – добродушного лентяя, безнадежного неряхи и обжоры. Согласно легенде, скончался баснописец от обжорства, и сам в этом признался на смертном одре: «Каши протёртой с рябчиками объелся давеча».

Аврора Демидова

Петербург середины XIX века продолжал славиться аристократическими балами, на которых главной заботой столичных красавиц оставалось нестерпимое желание перещеголять соперниц в блеске и роскоши украшений. На одном из балов в Юсуповском дворце в то время блистала прославленная красавица Аврора Демидова, урожденная Шернваль. Баснословное богатство этой великосветской львицы требовало от неё каждый раз идти на всевозможные ухищрения, чтобы не утратить славы самой изощрённой модницы. Однажды она явилась на бал в «простеньком креповом белом платьице» всего лишь с одним «бриллиантовым крестом из пяти камней» на шее. Поражённый император, глядя на Аврору, попробовал сострить: «Аврора, как это просто и как это стоит дёшево», – заметил он, на что один сановный старик будто бы тут же пояснял желающим: «Эти камушки такие, что на каждый из них можно купить большой каменный дом. Ну, сами посудите – пять таких домов, ведь это целый квартал, и висит на шее у одной женщины».

157