История Петербурга в преданиях и легендах - Страница 220

220

Дмитрий Сергеевич Лихачев

Арестовали одного из крупнейших русских философов Павла Флоренского. К обыкновенной жизни он уже не вернулся. По одной легенде, он похоронен в общей яме в районе поселка Токсово, по другой, – зарыт на Левашовской пустоши, по третьей, – задавлен бревном на лесоповале, по четвёртой – утонул на пароходе во время перевозки зеков. Есть, впрочем, и легенды о том, что Флоренский был жив ещё после войны, и будто бы работал в одной из больниц на Севере. Кто-то видел даже его могилу с крестом, на котором написано имя философа.

В 1928 году пришли за Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым. Этому предшествовало мистическое происшествие, о котором он сам впоследствии не раз рассказывал. В доме неожиданно пробили часы, долгое время до того молчавшие. Отец не любил часового боя и отключил их ещё до рождения сына. «Меня охватил леденящий страх, – рассказывает Лихачев, – На следующее утро за мной пришли следователи в форме». По воспоминаниям академика, его заперли в камере дома предварительного заключения на Шпалерной улице. Номер камеры был 273. И вновь это повергло его в ужас. Это был градус космического холода. А ещё он вспомнил сон, который долго преследовал его в детстве. На него наезжал паровоз. Он просыпался, затем опять засыпал, и страшный сон снова повторялся.

Лихачёв был отправлен на перевоспитание, на Соловки. Там ему чудом удалось выжить. Согласно спущенному сверху плану, его в числе тридцати человек должны были расстрелять. Но он спрятался за поленницей дров и остался жив. С тех пор он не подписал ни одного письма с осуждением кого бы то ни было. Дело дошло до курьёза. После долгих уговоров ему пришлось выступить на похоронах Андрея Дмитриевича Сахарова.

Кроме него, не нашлось ни одного академика, который не подписал ни одного письма против Сахарова.

Тревожили вещие сны и семью Анциферовых. Незадолго до ареста Николая Павловича его жена проснулась в холодном поту. «Ты знаешь, мне приснилось, что тебя арестовали». Через несколько дней за ним пришли. В камере на Шпалерке ему самому приснилось, что его освободили. Он рассказал об этом сокамерникам, и был осмеян: «Отсюда не выходят». В это время вошел караульный: «Анциферов! На выход, с вещами!». И случилось чудо. Его под караулом повезли в Царское Село проститься с умирающей женой.

Николай Павлович Анциферов, по свидетельству друзей, был «сияющим человеком». Он буквально лучился от счастья и радовался по любому поводу. При всяком удобном случае говорил: «Я счастливый человек». После ареста долго бедствовал в поисках работы, но не терял ни присутствия духа, ни оптимизма. Однажды пришел с синяком под глазом, начал оправдываться: «Смешная история. Прихожу в одну школу, а навстречу мне идет очень симпатичный человек. Думаю, если такие милые люди здесь работают, может, и меня возьмут?.. И ударился о зеркало».

С пресловутым Большим домом связано имя литератора и переводчика Татьяны Григорьевны Гнедич. В то время она занималась переводом поэмы Байрона «Дон-Жуан», но её общественная жизнь отличалась такой полнотой и насыщенностью, что времени на любимого Байрона просто не оставалось. Не раз она признавалась друзьям, что мечтает об одиночестве, чтобы спокойно заняться переводом «Дон-Жуана». И вдруг её арестовывают. Из Большого дома её отправили в «Кресты» и целых полтора года содержали в одиночной камере. Затем неожиданно к ней подсадили какую-то даму. К немалому удивлению тюремного начальства, Гнедич устроила скандал. Пришлось вызвать начальника. «В чём дело, Татьяна Григорьевна?», – сурово поинтересовался человек в пагонах. «Зачем вы подсадили ко мне эту женщину?» – «Но ведь никто не выдерживает одиночной камеры более полутора лет.» – «Нам с Байроном никто не нужен», – будто бы резко закончила разговор Гнедич.

В арсенале петербургского городского фольклора хранятся бесценные свидетельства жизни и трагических судеб не только литераторов, но и других деятелей русской культуры той предвоенной поры.

Летом 1924 года в Ленинграде при самых таинственных обстоятельствах погибла талантливая молодая балерина, восходящая звезда, с которой многие связывали будущее всего ленинградского балета, Лидия Иванова. Она была дочерью петербургского инженера и домохозяйки. В Мариинском театре её партнером был знаменитый впоследствии Баланчин, в то время носивший фамилию Баланчивадзе. Её высоко ценил Шостакович, Михаил Кузмин писал, что имя Ивановой было дорого всем, кто интересовался будущим русского искусства, а Анна Андреевна Ахматова долгие годы хранила её фотографию и отзывалась о ней, как «о самом большом чуде петербургского балета».

Трагедия случилась в самом устье Фонтанки. Лодка, на которой она каталась со своими спутниками, столкнулась с пароходом «Чайка». Некоторые пытались объяснить её гибель интригами и происками влиятельной в то время балерины Ольги Спесивцевой, которая будто бы видела в Ивановой серьёзную соперницу. Ходили разговоры о том, что организатором замысла Спесивцевой был её гражданский муж Борис Каплун, хотя на самом деле ни Каплуна, ни Спесивцевой в то время в Петрограде вообще уже не было. Спесивцева уехала за границу, а Каплун был переведен в Москву. Да и в близких отношениях они уже не состояли. Другие утверждали, что в гибели девушки виновны люди из окружения самого хозяина Ленинграда Григория Зиновьева. Будто бы директор театра лично предложил танцовщице покататься по Неве на катере. При этом загадочно добавил, что будут «солидные люди из Губкома и ЧеКа». Иванова согласилась, хотя в театральных кругах хорошо знали, что в семье она воспитывалась в строгих «патриархальных правилах» и не могла так просто откликнуться на авантюрное приглашение. Но предложение выглядело приказом, которому девушка не могла не подчиниться.

220