История Петербурга в преданиях и легендах - Страница 197

К оглавлению

197

Стреляли в ту осеннюю ночь и пушки Петропавловской крепости. Говорят, революционные матросы ворвались в крепость в поисках орудий для штурма Зимнего дворца. Старый пушкарь пытался убедить нетерпеливых революционеров, что вся крепостная артиллерия изношена, что пушечные стволы не выдержат стрельбы и вдребезги разлетятся. Да и тавота для смазки стволов в крепости не оказалось. Матросы нервничали. Времени оставалось мало, и они потребовали, чтобы старик приготовился стрелять. Когда старый солдат понял, что отвертеться не удастся, он бросился в солдатский гальюн, зачерпнул ведро фекалий, смазал им ствол пушки и, таясь от матросов, заложил холостой заряд. Последовала команда и, как утверждает легенда, прогремел… сраный залп революции. По этому сигналу будто бы и бросились на штурм Зимнего дворца.

Противостоять вооружённым матросам было практически некому. Охраняли Зимний дворец 137 человек 1-го Петроградского Женского батальона. Революционные матросы иначе, как «суки Керенского», их не называли. Практически никакого сопротивления они не оказали. Однако впоследствии родилась легенда о том, что батальон храбро сражался, все женщины были ранены, а затем «отправлены в Павловские казармы, где все без исключения были изнасилованы». Об этом пишет Зинаида Гиппиус, хотя известно, что британским дипломатам вскоре «удалось освободить этих женщин живыми и невредимыми».

Говорят, первый революционный караул в Зимнем дворце был установлен у статуи Венеры, обнажённой мраморной «безрукой античной красавицы». Вооруженный матрос воспринял эту обязанность почетной, боялся отвлечься, стоял по стойке «смирно» и только время от времени выкрикивал: «Кто руки отломал? Ноги повыдергиваю!»

Через несколько дней произошел «второй штурм Зимнего дворца». В казармах близлежащего полка распространился слух, что большевики собираются слить всё вино из царских запасов, хранившееся в подвалах Зимнего дворца, в Неву. Установили дежурство. «И как только заметили приготовления, немедленно пошли на штурм и взяли дворец вторично». Вышедшая из повиновения вооружённая толпа начала громить погреба. Солдаты прикладами разбивали вековые дубовые бочки и пили до тех пор, пока не теряли сознание. Говорят, в тот день в потоках вина «потонуло немалое число перепившихся до потери сознания громил». Мало этого. Когда из подвалов вино потекло в Неву, со всех концов города, узнав об этом, сбежался народ, и «некоторые самые отчаянные становились на четвереньки и пили эту пакость». Что уж было говорить о слухах, просочившихся из Кунсткамеры, о том, что бесценные музейные экспонаты гибнут, «так как спирт, по традиции, используется по прямому назначению».

Надо сказать, что события осени 1917 года происходили в условиях сухого закона, объявленного Николаем II ещё в 1914 году и не отменённого ни Временным правительством, ни советской властью. Только в 1922 году по инициативе Троцкого возобновилось производство пива. А ограничения на продажу вина и водки будут сняты гораздо позже. Тогда-то, если верить фольклору, Сталин и произнесет свою знаменитую фразу по случаю открытия в Ленинграде на территории пивзавода «Новая Бавария» завода шампанских вин: «Советский народ заслужил того, чтобы у него было шампанского хоть залейся».

А ещё через несколько лет на свет появятся, пожалуй, самые известные символы советской власти – знаменитые гранёные стаканы и пивные полулитровые кружки. По легенде, они были изготовлены на Ленинградском заводе художественного стекла по эскизам известного советского скульптора Веры Ивановны Мухиной. В то время она служила художественным руководителем завода. Придумала она их сама или воспользовалась чьей-то идеей – неизвестно. Гранёные стаканы к тому времени вроде бы уже существовали. Во всяком случае, такой стакан изображен на картине Петрова-Водкина «Утренний натюрморт», написанной ещё в 1918 году.

Конец эпохи гранёных стаканов самым мистическим образом совпал с концом социалистической эпохи. В начале 1980 годов столовые общепита и винно-водочные забегаловки начали оглашаться взрывным треском вдребезги разбитых гранёных стаканов. Мелкие осколки искрящегося стекла со скоростью пуль разлетались по помещениям, вызывая испуг посетителей. Что послужило причиной этого – то ли несоблюдение технологии изготовления, то ли изменение состава сырья – неизвестно, но стаканов постепенно начали сторониться, пока они вообще не вышли из употребления. Одновременно с уходом советской власти.

Странным образом необходимость повышения объемов производимого алкоголя и нетерпимость к его употреблению уживались в сознании государственных деятелей. Поэтому и борьба с повальной алкоголизацией населения носила курьезный характер. Будто бы именно большевистские идеологи придумали ставшее модным жаргонное словцо «розлив», с обязательным ударением на «о». И запустили в народ этого лексического уродца с единственной целью: не снизить великого значения другого слова: Разлив, вошедшего в историю советской власти как название посёлка под Петербургом, где в 1917 году скрывался от Временного правительства Ленин.

Возвращаясь к «штурмам» Зимнего дворца, надо сказать, что был и «третий штурм» царской резиденции. Правда, его тщательно спланировали, хорошо срежиссировали и отрепетировали. Это произошло в 1927 году, во время съёмок соответствующей сцены для фильма Сергея Эйзенштейна «Октябрь». Если верить фольклору, исключительно благодаря этому обстоятельству, в сознание советских людей удалось внедрить две легенды. Согласно одной, 25 октября 1917 года в результате героического штурма большевиками был взят «оплот русского царизма» Зимний дворец. Хотя на самом деле никакого штурма не было, а революционеры, по воспоминаниям очевидцев, спокойно вошли во дворец через боковую дверь. Согласно второй легенде, съёмки фильма позволили сохранить Ангела на Александровской колонне. Вскоре после революции Ангел будто бы был снят, на его месте собирались установить скульптуру Ленина. Эйзенштейн сумел доказать, что без Ангела его фильм утратит элемент художественной выразительности и правдоподобия. С ним согласились, и фигуру Ангела возвратили на свое место. Якобы временно. А потом о ней просто забыли.

197